Я пре­крас­но пони­мал, Брут, что мои уси­лия изло­жить на латин­ском язы­ке то, о чем с таким талан­том и с такой уче­но­стью писа­ли гре­че­ские фило­со­фы, встре­тят неодоб­ре­ние с раз­ных сто­рон1. Ведь иные, даже весь­ма обра­зо­ван­ные люди, вооб­ще с подо­зре­ни­ем отно­сят­ся к само­му заня­тию фило­со­фи­ей. Иные же, не осуж­дая его в уме­рен­ных пре­де­лах, пола­га­ют ненуж­ным тра­тить на это слиш­ком мно­го вре­ме­ни и уси­лий. Будут и такие, из чис­ла люби­те­лей гре­че­ской сло­вес­но­сти, пре­зи­раю­щих сло­вес­ность латин­скую, кто ска­жет, что пред­по­чи­та­ют тра­тить свои силы ско­рее на чте­ние гре­че­ских авто­ров. Нако­нец, я подо­зре­ваю, что явят­ся и такие, кто станет при­зы­вать меня зани­мать­ся и дру­ги­ми вида­ми сло­вес­но­сти, утвер­ждая, что этот лите­ра­тур­ный жанр, при всей его изыс­кан­но­сти, не отве­ча­ет ни моей инди­виду­аль­но­сти, ни мое­му поло­же­нию.